Прилетает по ночам ворон, он бессонницы моей кормчий,
если даже я ору ором, не становится мой ор громче...
Он едва на пять шагов слышен, но и это, говорят, слишком,
но и это словно дар свыше - быть на целых пять шагов слышным...
А. Галич
Почему я знаю, что способна сейчас вышивать до конца жизни один-единственный гобелен – шёлком, делая миллионы стежков… Я способна уже и могу это делать, вот только никак не решусь выбрать сюжет – потом ведь не изменишь… и я боюсь ошибиться и продолжаю сомневаться… А жизнь проходит, и я делаю бесчисленное количество маленьких ″гобеленчиков″: картин, рассказов, рисунков, стихов, шалей, вышивок, интерьеров, одежды, разговоров, миниатюр, просмотров, обедов, поздравлений, эссе, комментов, встреч, прощаний, рассматриваний, прочтений…
Везде остается кусочек души, она безразмерная – да? Сколько всего каждый день делается, и во всё вкладывается, и я оглядываюсь и понимаю, что если бы – если бы! – всё это вложить в одно, то вышел бы тот самый ″гобелен всей моей жизни″, сделав который, можно вздохнуть и сказать: ″Теперь и умереть можно…″, но это всё – отдельно, разбросано по всему миру, и связь между его частями самая эфемерная… сильнее – когда я счастлива, и тогда я чувствую людей, страны, чужие сны и искренние чувства, и совсем затихает – когда мне ″перекрывают кислород″, и я думаю: зачем я живу? что я сделала? и зачем я – я зачем?..
И я мечтаю родиться снова девочкой у моей старшей крестницы (как в ″Афинских вечерах″), и жить сразу в атмосфере своих ″архивов″ – книг, музыки, рисунков, вышивок и всё закончить, и всё доделать, и получится столько красоты, но это потом, в следующей жизни… Мне очень хочется быть дочкой Настёны (ну иногда я с ней согласна – лучше внучкой, пусть я еще поживу) – у меня будет опять счастливое детство и, может Бог даст, и остальная жизнь – счастливее нынешней.
И пусть я опять выйду замуж очень рано, но теперь уже на всю жизнь – я хочу знать, как это любить одного человека всю жизнь, и жить с ним, и взрослеть, и стариться вместе, и оглядываясь, видеть, что остаётся – дом, старый сад, написанные книги и картины, законченные вышивки, дописанная и доигранная музыка, и разросшиеся кусты жасмина возле крыльца…
… возле крыльца дома, который никто никогда не экспроприирует, не национализирует, не отберет у семьи, где сохранится всё, а не одна серебряная ложечка, как от прабабушки Неонилии-Марии, и не один молитвенник, как от бабушки Анны, где бибилиотека будет только пополняться, а не сжигаться, как у прадедушки Арсения…
Где мои дома, которые должны были остаться, где мой родительский дом, где дом, который я строю и строю, даже не из воздуха и не на песке…
А в моем кабинете на письменном столе горит лампа. "Она высвечивает одинокий лист бумаги, лежащий посреди стола, и часть стены с нарисованным заброшенным домом. Только я знаю, что на самом деле там нарисован покинутый всеми город, окруженный зубчатой стеной с остроконечными сторожевыми башнями. На башнях поворачиваются под напором ветра жестяные штандарты, а в проёмах одиноких церквей покачиваются колокола". Я изредка позволяю себе забираться в этот город. Там мой дом, которого нет, и скамейка, на которой я когда-то любила сидеть в саду… или на которой буду любить сидеть…
И я мечтаю родиться снова девочкой у моей старшей крестницы (как в ″Афинских вечерах″), и жить сразу в атмосфере своих ″архивов″ – книг, музыки, рисунков, вышивок и всё закончить, и всё доделать, и получится столько красоты, но это потом, в следующей жизни… Мне очень хочется быть дочкой Настёны (ну иногда я с ней согласна – лучше внучкой, пусть я еще поживу) – у меня будет опять счастливое детство и, может Бог даст, и остальная жизнь – счастливее нынешней.
И пусть я опять выйду замуж очень рано, но теперь уже на всю жизнь – я хочу знать, как это любить одного человека всю жизнь, и жить с ним, и взрослеть, и стариться вместе, и оглядываясь, видеть, что остаётся – дом, старый сад, написанные книги и картины, законченные вышивки, дописанная и доигранная музыка, и разросшиеся кусты жасмина возле крыльца…
… возле крыльца дома, который никто никогда не экспроприирует, не национализирует, не отберет у семьи, где сохранится всё, а не одна серебряная ложечка, как от прабабушки Неонилии-Марии, и не один молитвенник, как от бабушки Анны, где бибилиотека будет только пополняться, а не сжигаться, как у прадедушки Арсения…
Где мои дома, которые должны были остаться, где мой родительский дом, где дом, который я строю и строю, даже не из воздуха и не на песке…
А в моем кабинете на письменном столе горит лампа. "Она высвечивает одинокий лист бумаги, лежащий посреди стола, и часть стены с нарисованным заброшенным домом. Только я знаю, что на самом деле там нарисован покинутый всеми город, окруженный зубчатой стеной с остроконечными сторожевыми башнями. На башнях поворачиваются под напором ветра жестяные штандарты, а в проёмах одиноких церквей покачиваются колокола". Я изредка позволяю себе забираться в этот город. Там мой дом, которого нет, и скамейка, на которой я когда-то любила сидеть в саду… или на которой буду любить сидеть…
Комментариев нет:
Отправить комментарий